Спорить с ксенофобами - занятие неприятное, но необходимое. Особенно тяжело им заниматься в тех случаях, когда ксенофоб прав. Положение с употреблением русского языка в России - как раз такая ситуация. Иначе как надругательством происходящее не назовешь. Но первый вопрос должен быть к себе: почему мы сами в этом участвуем? Или хотя бы это допускаем?
Автор «Литературной газеты» Николай Романов в статье «Типарусский диалект» бьет по самым болевым точкам. «Мигранты вынуждены общаться с коренными жителями России и друг с другом на одном языке. Типарусском… Типарусский - примитивное средство общения; пиджин на русской основе, возникший в результате меновой торговли»,- пишет Романов.
Дело тут, конечно, не в акценте. Бывший госсекретарь США Генри Киссинджер до сих пор говорит по-английски с густым немецким акцентом. С акцентом говорил по-русски и великий архитектор Доменико Жильярди, отстроивший Московский университет. Но уже его сын, подаривший нам лучшие подмосковные усадьбы, был русским человеком с итальянской фамилией. Дело в самом подходе к языку. В определении цели, для которой язык, собственно, нужен. Если цель - проведение простейших коммерческих операций, чтение элементарных технических инструкций, оскорбление и запугивание противника в драке, то описываемого Романовым «пиджина» и в самом деле достаточно. А поскольку наше государство сначала вообще не хотело замечать мигрантов, а потом стало смотреть на них как на источник дешевой рабочей силы, а не на потенциальных граждан, результат получился вполне адекватный сделанным капиталовложениям.
Вы видели, какое выражение появляется на лице молодых черноволосых парней-мигрантов, когда они, сбившись в кучу, публично ругаются матом или громко переговариваются друг с другом на криминальном жаргоне? («Я ему - че такое, братан, че наехал-то?!») Это выражение мстительной силы, осознания собственной полноценности. Такие лица бывают у подростков после первого секса или коллективного похода к девицам легкого поведения. Это на работе их ждут непосильный труд с раннего утра, унижения, обман, криминальные кланы и все тот же мат. Там ругаются матом на них. Здесь они ругаются матом на всех.
Но с кого берут пример эти ребята? Откуда у них эта модель поведения? Увы, исследования показывают, что эта культура (если это вообще можно назвать культурой) имеет подражательный характер. И копируют они тех россиян, с которыми чаще всего имеют дело. То есть худших из нас.
В наших СМИ появилось бесчисленное количество социологических исследований о том, за что россияне не любят мигрантов, в чем их обвиняют, как предлагают уменьшить их количество. А вот о том, что думают мигранты про россиян, мы узнали только из книги «Мигранты в Москве», изданной под редакцией Жанны Зайончковской Институтом географии РАН. Оказалось, мигранты к россиянам относятся, во-первых, лучше, чем россияне к ним, а во-вторых, ругают мигранты наших соотечественников как раз за те грехи, которые мы склонны видеть у них - за грубость, жестокость, алкоголизм, сквернословие. Причину такого положения вещей этнологи объясняют просто. В Москве мигрантам редко приходится общаться с учителями и врачами, не говоря уже об университетских профессорах. Их ждут совсем другие собеседники. В отношении которых указанные выше стереотипы вполне соответствуют истине.
Граница между дикостью и культурой сегодня пролегает не по этническому и не по языковому разделу. Русский сегодня - это не только язык межнационального общения, не только язык остатков науки и образования в бедных странах СНГ. Это еще и язык исламского экстремизма. На каком языке, как вы думаете, общаются друг с другом последователи Доку Умарова? На чеченском, ингушском, аварском? В этом случае экстремистские сообщества быстро постигла бы судьба Вавилонской башни. Нет, они общаются на великом, могучем, правдивом, свободном. Правда, в их устах (или, вернее, в их Интернет-чатах) наш язык становится скованным и догматичным, утрачивая яркость, насмешливость и каламбурный блеск. Тем не менее, даже эти несимпатичные товарищи употребляют слова «вера», «грех», «запрет» и «стыд», которых нет ни в описанном Романовым «пиджине», ни в явно не любимом им же «олбанском» Интернет-наречии, которое, как он правильно отмечает, «нипадеццки» коверкает язык. А опыт показывает: когда понятия исчезают из языка, они потихоньку исчезают и из жизни. Трудно быть совестливым человеком, если не знаешь слова «совесть». А ведь когда-то это слово и обозначало общее знание - со-весть (то есть то, что знают все, по аналогии с оборотом «Бог весть»).
«Пафосные» слова стали исчезать из нашего лексикона задолго до появления Интернета, и виноваты в этом исчезновении мы все. В трудные годы мы стали экономить на этих словах свое время, а заодно и свои чувства, особенно самые добрые из них. Потому что добрые чувства - самые затратные, что в финансовом, что в лексическом смысле. Какое ужасно длинное, архаичное слово - «пожалуйста». Почти как «достопримечательность». Но, экономя на пафосных словах, мы перестаем быть людьми. Романов почему-то замечает этот грех только у мигрантов: «Утрачиваются синтетические признаки русского языка, исчезает характерная система словоизменения с помощью окончаний и приставок. Имя утрачивает категории рода, одушевленности, числа и падежа». А разве в общении друг с другом мы не следуем тому же принципу языковой экономии (а лучше сказать - скопидомства)? Повелительное наклонение заменяется прошедшим временем глагола: «Так, короче, паспорта сдали и пошли со мной». Это не мигранты. Это наша милиция.
«Типарусский алфавит сокращается за счет избавления от «ненужных» букв. Например, «Б» стремится к замене на «П» (в накладной: «патон хлеп»), «З» стремится к замене на «С» (на ценнике: «симни курток»), исчезает мягкий знак (из анкеты: «вадытыл гозел») и т.д.»- тонко подмечает автор «Литературки».
Интересно, что внимание Романова привлекли именно тюркизмы - фонетические и орфографические ошибки, свойственные пытающимся общаться на русском языке тюркам. Русским националистам, вероятно, небезынтересно будет узнать, что основатель их любимого евразийского движения Николай Трубецкой полжизни потратил на доказательство превосходства тюркского духа над европейским. (Русских он считал отпрысками не европейской культуры, а некой «великой степи» с доминированием тюркских влияний.) А столь любимые русской литературой казаки не только говорили на тюркских языках, но и вводили татарские и калмыцкие слова в свои диалекты. Другим источником заимствованных слов для казацких говоров (особенно на нижнем Дону) была украинская «мова». То есть все главные языки сегодняшних гастарбайтеров. И ничего, казаки от этого не перестали быть русскими, а их быт стал богатейшим материалом для русской литературы и истории. Правда, для того, чтобы он стал таковым, нужен был Шолохов. Нужно было привести «сырой» казацкий язык к пусть не строгой, но выверенной и стилистически оправданной литературной форме. Новому Шолохову у нас сегодня появиться очень трудно. Но вот уж в этом печальном положении вещей мигранты точно не виноваты.
И последнее. В 1996 году, сразу после Хасавюртовского перемирия, я взял в Грозном интервью у чеченского профессора. «Мой мозг остался в Москве и Киеве,- сказал он мне, грустно глядя через очки. - А когда здесь начали бомбить, мы думали, это какая-то ошибка. Все разбито. Но планку на приемных экзаменах в этом году мы не снижали».
Если можно было в чеченской войне быть на чьей-то стороне, я, наверно, хотел бы быть на стороне этого профессора. А насчет «вадытыл гозел», хотел бы напомнить коллеге из «Литературки»: одна из функций этнических стереотипов - функция экономии мышления. Получается, что думать приходится меньше: и так ясно, кто плохой и кто виноват. Но ту же функцию - экономии мышления - играет и описанный Романовым «пиджин на русской основе». Ни лишних слов, ни лишних приставок, ни лишних окончаний. И главное - никаких лишних мыслей, понятий, друзей.
Дмитрий Бабич
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
